Считается, что профессия так или иначе откладывает на каждом свой отпечаток. Но, увидев Халида Юнусова, высокого, говорящего мягким, спокойным тоном мужчину, трудно поверить, что на протяжении ряда лет он не только был начальником Баиловской тюрьмы УА-38/1 (когда-то здесь сидел Иосиф Сталин), но и приводил в исполнение приговоры о высшей мере наказания — расстреливал смертников. — Халид Махмудович, по прошествии лет забывается то, что было в пятом корпусе Баиловской тюрьмы, или это остается в памяти навсегда? — Что скрывать, мне до сих пор снятся лица тех, кто ждал либо помилования, либо — казни. В это время, которое длилось иногда три месяца, а иногда и полгода-год, люди даже внешне менялись до неузнаваемости. — Какой-то случай, связанный с отменой смертного приговора, можете вспомнить? — Разумеется. Это был парнишка из селения Белоканы. Пришел он только из армии, устроился трактористом. На поле подъезжает к нему то ли главный инженер, то ли еще кто из начальства: «Чего ты не так вспахал», — и матом. Парень схватил монтировку и — по черепу, а потом еще и шофера ранил. Писать прошение о помиловании не стал, заявив: «Виноват — пусть расстреливают». Я тогда сам позвонил прокурору по надзору, объяснил ситуацию. Смертную казнь заменили на 15 лет зоны. — Свидания приговоренных к смертной казни с родственниками допускались? — Только с разрешения председателя Верховного суда. — Как-то по телевизору показали кинокадры, где приводится в исполнение смертный приговор: заключенный проходит в специальную комнату, встает спиной к двери, на которой открывается форточка, и ему стреляют в затылок… — У нас убивали более жестоко. Я даже по этому вопросу обращался к министру внутренних дел. Происходило все ночью, после двенадцати часов. Обязательно должны были присутствовать начальник тюрьмы, прокурор по надзору (может, мы какого-нибудь подставного расстреляли, а преступника отпустили за взятку), врач, то есть начальник медицинской экспертизы, который констатировал факт смерти, а также представитель информационного центра, занимавшегося учетом. Составляли акт: обязательно я и один из участников группы, исполнявшей приговор. В МВД для этой работы было специальное засекреченное подразделение из десяти человек. Я его возглавлял. Выводя осужденного из камеры для исполнения приговора, старались скрыть, что ведем на казнь. Сообщали только, что его прошение о помиловании Верховный Совет отклонил. Было, когда один из заключенных поседел прямо на глазах. Жуткий момент, когда приглашаешь в тот «кабинет», примерно метра три на три, с резиновыми стенами, с маленькой форточкой… Человек стоит на пороге, не идет, зная, что там — смерть. Некоторые умирали тут же, до исполнения приговора — от разрыва сердца. Кто-то начинал сопротивляться: такого приходилось сбивать с ног, скручивать руки, наручники одевать. Стреляли револьвером системы «Наган» почти в упор в левую затылочную часть головы, в область левого уха. После такой «работы» порой трудно потом в себя прийти. А ведь как-то случилось сразу шесть приговоров привести в исполнение… — По-человечески было жаль эти, пусть и непутевые, но загубленные жизни? — Когда как. Помню директора соко-лимонадного завода. Не было ни одного съезда, праздника, куда бы это предприятие не поставляло напитки: Политбюро, высокое начальство признавало эти соки-воды. Попался директор на крупном хищении, долго просидел в «одиночке», дожидаясь приговора. Когда повели на расстрел, даже наручники не надели. Он сам спокойно лег и сказал: «Я знаю, что по справедливости». Вообще я всегда был против того, чтобы за хищения карали смертной казнью. Вот был из Нахичевани один человек, отец одиннадцати детей. Мы рассуждали тогда между собой: «Ну, расстреляют человека за хищение, а у него столько детей. Кто будет их кормить? Как и какими они вырастут? Ведь потом из них могут выйти одиннадцать врагов этого государства, общества». Когда пришло на него помилование, ему смертную казнь на пятнадцать лет заменили, он потерял сознание. Привели в чувство. «Я не за себя, — говорил он, — за детей боялся». Вот таких людей мне было искренне жалко. А других… Понимаете, я тех расстрелянных подонков за людей не считаю. Как-то хотел даже себе картотеку завести, но потом сказал: «Ну их к черту!..» Вот посмотрите на фото этого казненного. — Молодой. А что он сделал? — Изнасиловал и убил свою дочь. А вот на этом фото — Рамин. Он со своим напарником убил шофера и тело бросил в канаву. Они у автовокзала высматривали будущую жертву, заводили разговор, и если оказывалось, что «клиент» при деньгах, отвозили в глухомань и убивали. Этот Рамин и прежде в колонии сидел, где умудрился еще одного проволокой задушить: пять судимостей имел. Зачем таким жить? — Родственников оповещали о свершившейся казни, чтобы они могли предать тело земле? — Нет. Говорили, что сослан в Сибирь. Место захоронений держали в секрете. — А где они располагались? — Давайте не будем ударяться в географию. — В вашей семье знали, чем вы занимаетесь? — Жена догадывалась. Бывало, приходил домой сам не свой. Стресс снимал водкой: она нам даже по инструкции положена. За каждое приведение приговора в исполнение выдавали 250 граммов спирта… Эх, а ведь я ни до этого, ни после даже курицу не резал, не могу. — Тогда почему пошли на эту работу? — Назначили… Шесть лет до этого ловил взяточников. Надоело, только врагов себе наживал. Я когда соглашался, считал: «Приговор будет, так что все на законном основании». Только потом задумался: это же фактически узаконенное убийство. Государство судит человека за то, что он убил другого человека, и само в то же время лишает человека жизни. — Но вы сами только что сказали, что многие вызывали у вас чувство омерзения и, по-вашему, достойны смерти. — Достойны, но не все же. Только отъявленные убийцы и маньяки. — А женщин приходилось расстреливать? — При мне женщин не казнили. — А как вы думаете, есть какие-то особые качества, которые требуются людям на этой работе? — Да какие уж тут качества. Ведь и Коран, и Библия говорят: жизнь дана Богом и Богом отбирается…Так что исполнителя приговора тоже, видимо, ждет наказание в той жизни… Я как-то читал, что редкий человек может остаться в своем уме после четвертого по счету убийства. На моем счету тридцать пять казненных. А я вроде в норме. У каждого — свое настоящее и свое прошлое… Почему я должен скрывать то, чем занимался? — А сколько платили за такую работу? — В тех ценах это были неплохие деньги, ежеквартально мы получали добавки к зарплате: 100 рублей — член спецгруппы и 150 — непосредственный исполнитель приговора. — Поскольку вы уже обмолвились о «наказании на небесах», позволю себе спросить: тридцать пять жизней, то есть смертей, на вашем счету — это не гнетет? — Понимаете, когда перед исполнением казни зачитываешь смертный приговор, где расписаны все злодеяния преступника, то сознание как-то затуманивается. В те минуты я представлял, что так убийца, насильник вполне мог поступить и с кем-нибудь из моих родных, близких. Разве такой гад должен по земле ходить? У нас многие любят порассуждать о гуманности, о цене человеческой жизни, но это — пока дело не коснулось его лично. Преступник сам выбрал себе путь, наперед зная, на что он идет и как за это поплатится. И возмездие должно быть неотвратимо. А что касается меня, то я так считаю: просто выдалась мне тяжелая судьба выполнять грязную работу.