В новой серии — Павел Астахов, уполномоченный при Президенте Российской Федерации по правам ребенка, адвокат, телеведущий, писатель и политик. Астахов родился в Москве, ему 48 года.
Об адвокатской деятельности и о российских судах…
Из наших [киногероев-юристов] для меня идеалом остается образ адвоката в картине «Мимино». Я, когда смотрю, себя молодого вспоминаю. На одном из первых процессов я закатил речь часа на два. У судьи глаза на потолок вылезли, он меня потом спрашивает: «Ты что это, серьезно?» Я даже опешил: конечно серьезно, я ведь адвокат, я хочу защищать человека, хочу произносить речи в суде, а как иначе? (Time Out, март 2008)
Моя профессия – отвечать на вопросы. («Эхо Москвы», июль 2011)
Суды до сих пор ассоциируют себя как часть государственной машины по борьбе с преступностью и по борьбе за законность. На самом деле суд — это орган, который должен принимать независимое решение, обеспечивая равные права в судебном процессе. (Сайт «Молодой гвардии», сентябрь 2008)
Знаете, есть анекдот. Судья говорит: «Одна сторона дала сто тысяч, другая — сто двадцать. Что делать, господа?» «Верни двадцать и суди по закону». Так вот я за то, чтобы судить по закону без ста тысяч… (Time Out, март 2008)
Мы получим равноправное, справедливое и независимое правосудие только тогда, когда и суды начнут на это обращать внимание и будут не покрывать следователей, которые неправильно составили протокол или допустили ошибки в его составлении, а наоборот — обращать на это внимание и наказывать этих следователей. (Сайт «Молодой гвардии», сентябрь 2008)
Я еще лет десять назад сказал, что отечественные суды — не лучшее место для встречи приличных людей. (Time Out, март 2008)
[Путь к рациональному правосудию] измеряется не днями, не годами, не президентскими сроками, а поколениями. Нам необходимо вырастить как два-три поколения новых судей, так и два-три поколения новых следователей. (Сайт «Молодой гвардии», сентябрь 2008)
Я в Америке занимался медиаторством, за шесть лет написал две диссертации на тему «Юридические конфликты и способы их разрешения» и понял, что мириться сложнее, но гораздо выгоднее. (Time Out, март 2008)
Адвокаты отличаются тем, что когда они занимаются делом, помогая конкретному человеку в конкретном процессе, они создают прецедент, который интересен всему обществу. Потому что на этом примере общество учится, как вести себя в похожих случаях. («Российская газета», ноябрь 2007)
Как когда-то говорил Цицерон, а затем и Анатолий Собчак, обязанность юриста — просвещение собственного народа. Вот и получается, что приходится выступать, как бы это громко ни звучало, в роли адвоката народа. («Российская газета», ноябрь 2007)
К тому, что меня сравнивают с кинозвездами, я научился относиться с юмором. В отличие от актеров я еще хожу в суды, веду процессы, защищаю реальных людей, хотя многим это кажется странным. (Time Out, март 2008)
Сложно объяснить, почему вдруг человек превращается в зверя. Будучи лояльным адвокатом, я всегда выступал за отмену смертной казни. Но когда я вижу преступления в отношении детей, я понимаю, что, пока за них не будут казнить, они будут совершаться и дальше. («Ридерз Дайджест», март 2011)
О работе в качестве детского омбудсмена…
У вас все благополучно? Тогда я еду к вам. («Независимая газета», июль 2011)
Последние лет пятнадцать жена Светлана постоянно интересовалась этой темой [правами детей] и все время меня спрашивала: «Кто же будет заниматься детьми в стране?» Я с этим жил: регулярно встречался с детьми, год назад выпустил серию книг «Детям о праве», задумал сделать детскую программу. Когда поступило предложение, даже не сомневался, что мне нужно этим заниматься. («Российская газета», апрель 2010)
На сегодняшний день единственными моими клиентами являются дети, правда, их почти 27 миллионов. Поэтому я не имею права, да и не хотел бы отказывать ни одному ребенку, оказавшемуся в трудной ситуации. (Вести.Kz, февраль 2010)
Основная функция уполномоченного при президенте Российской Федерации по правам ребенка – контрольная. Иногда я выхожу за рамки этой функции. Например, у меня нет бюджета, чтобы помогать в каждом конкретном случае, поэтому я привлекаю к этому местные власти, а иногда приходится задействовать своих знакомых. («Независимая газета», июль 2011)
Задача, которую я перед собой сформулировал, заняв этот пост: значит, разобраться со всеми региональными вопросами организации системы защиты прав детей. («Эхо Москвы», июль 2011)
Только по истечении третьего месяца узнал, какая у меня зарплата и тут же ее всю раздал своим помощницам, которым, оказывается, не платят командировочные. («Российская газета», апрель 2010)
Я в свое время ставил вопрос, чтобы эту деятельность [агентств по усыновлению] координировало и лицензировало Министерство юстиции. Считаю, что это было бы логично. Но Министерство юстиции не поддержало меня. («Взгляд», июль 2011)
Наш приоритет во внешнеполитической деятельности по защите детей – это обеспечение прав наших семей заграницей, наших детей заграницей. («Эхо Москвы», июль 2011)
Я считаю, что она [ювенальная юстиция] не актуальна для нас. Свод законов, который сегодня существует в России, достаточен для того, чтобы защищать права ребенка и права семьи. («Российская газета», декабрь 2010)
[Директор] нашел в интернате неформального лидера, на котором замкнул всех детей. И вот эта вертикаль подчиненности создала почву для распространения криминальной субкультуры. Появился пахан, авторитет, как хотите его назовите, – Артур Рубинчиков. За два года он совершил 52 преступления. Когда директор понял, какого монстра он создал, то захотел от него избавиться. Артуру должно было скоро исполниться 18 лет, но он не хотел уходить из интерната и просил его оставить еще на один год, что в исключительных случаях допускается. И поднял бунт. Они крушили мебель, срывали камеры видеонаблюдения. Он сам вскрыл себе вены, а потом стал заставлять малышей (самому младшему было семь лет). Тем, кто боялся, он сам резал вены. То есть это чисто уголовное проявление, 52 эпизода было доказано, но совершал он их несовершеннолетним, что является смягчающим обстоятельством. Поэтому он уже отсидел свои полтора года и вышел на свободу. Интернат расформировали. Это было мое первое дело на посту уполномоченного. («Независимая газета», июль 2011)
Общественный контроль – он самый лучший, самый надежный. («Независимая газета», июль 2011)
Я вообще противник лишения родительских прав, родители если родили, если не отдали, не отказались, то должны воспитывать. А если мама пьет, не работает – это не совсем ее вина, это наша общая проблема. («Независимая газета», июль 2011)
Если ребенка изымают не у преступника, а у … ну, не кормит он ребенка просто, там, жестокое обращение, или, там, запустил ребенка, то он вроде как и права на адвоката не имеет. А почему так? Пусть адвокат будет с первого момента. («Эхо Москвы», июль 2011)
Как можно примириться 50-летнему дяде с 14-летним подростком? Это делается только за деньги. («Право.Ru», апрель 2011)
Я уверен, что судья, который позавчера слушал дело о разделе имущества, вчера — о возмещении морального вреда, а сегодня решает судьбу оступившегося подростка, не должен заниматься всеми этими делами параллельно. (Вести.Kz, февраль 2010)
Условно-досрочное освобождение для насильников, педофилов возможно только тогда, когда они добровольно будут проходить процедуру медицинского вмешательства, это должно быть альтернативой УДО. («Право.Ru», ноябрь 2010)
Мы говорим своему ребенку «Я тебя люблю» и при этом одной рукой его гладим по головке, а другой рукой потихонечку уничтожаем. Потому что не защищаем своих детей. («Российская газета», июнь 2010)
В России квартира — это не жилье. Это жизнь. Лишили человека квартиры — и все, жизнь закончилась! («Российская газета», июнь 2010)
Я обращаюсь к вам, господа бизнесмены, потому что, обещаю, в покое эту тему не оставлю никогда. И того, что касается детсадов, и жилья. Потому что те, кто строил, кто наживался на этом рынке и не построил ни одного метра социального жилья, в большом долгу перед обществом и, в первую очередь, перед российскими детьми. Поэтому я предлагаю хорошенько задуматься и, прежде чем выбрать, какой «Роллс-Ройс» или «Бентли» купить, все-таки решить, что вы можете для детей сделать. Например, взять, собраться и построить хотя бы по одному дому в каждом регионе. («Российская газета», июнь 2010)
Детское счастье и семейное благополучие никогда не определялись уровнем достатка. В этой связи мне очень не нравится, когда говорят, что в России у бедности детское лицо. Случаи изъятия детей из-за бедности — вранье. («Российская газета», апрель 2010)
О личном…
Я в Москве не бываю, я – в регионах. («Эхо Москвы», июль 2011)
«Твиттером» активно пользуюсь. Меня замучили спрашивать: «Вы сами пишете?» Сам я, сам пишу. («Эхо Москвы», июль 2011)
Я очень люблю, когда меня критикуют по делу. Это помогает в жизни. А когда глупости пишут — что ж, пусть пишут. Собака лает, караван идет, ветер носит. («Российская газета», апрель 2010)
Я с детства от папы слышал: «Прогресс заключается в том, чтобы дети сделали больше своих родителей». У моего отца было три высших образования, у меня, правда, пока два: российское и американское. Больше не надо. Но если мне что-то нужно, иду на курсы. Также и с языками. Это не сложно. («Труд», март 2008)
Мне нравятся [триллеры по романам Джона Гришема] — это хорошее кино, которое воспитывает в обществе правильную позицию по отношению к правосудию, к юриспруденции, к судам присяжных и т. д. (Time Out, март 2008)
Я должен написать девять книг, как Джон Гришем — он для меня образец. Ведь именно он открыл в Америке жанр адвокатского романа. Все его девять книг были экранизированы. Думаю, что у меня девять романов будет адвокатских, а потом еще один добрый и один смешной. («Труд», март 2008)
Человек, у которого много детей в семье, достоин уважения. («Эхо Москвы», июль 2011)
Я знаю, что такое унизительные бесплатные обеды в школе. А я и мой брат так жили, потому что семья была многодетная. Тем не менее, у моей сестры, которая осталась вдовой в 48 лет, четверо детей, из них двое — инвалиды детства. Родные племянники — самые близкие мне люди. Я сейчас об одном жалею, что у меня трое, а не больше детей. («Российская газета», апрель 2010)
Я люблю обоих [сыновей]: и Антона, и Артема. Но старшего люблю дольше. В моей семье никто не обделен любовью, даже если мы немного ругаемся. («Труд», март 2008)
Меня уже тоже можно лишать родительских прав (грустно улыбается), потому что я нарушаю права своего младшего сына, которому полтора года, а он не видит папу, к сожалению. Потому что я заехал в Москву на сутки, на двое и снова уехал. А по-другому, и это не красивые слова, никак. («Независимая газета», июль 2011)
Я как отец, переживший два подростковых возраста своих детей старших, понимаю, что это такое. У него же… сейчас он тебя любит, тут же через секунду ненавидит. У него миллион проблем сразу в одну секунду возникает. («Эхо Москвы», июль 2011)
Даже треугольник [для шоу «Три угла»] нарисовал сам. Треугольник мне нравится, потому что это магическая фигура, представляющая золотое сечение. Золотое сечение в споре, в дискуссии — это компромисс. Причем в треугольнике золотое сечение находится как раз в его вершине, то есть там, где нахожусь я. («Труд», март 2008)
Я верую в высшую силу или, если хотите, в божественное провидение. Бог постоянно наблюдает за человеком, подмечает его огрехи и проступки. Все они обязательно всплывут на Страшном суде. («Российская газета», ноябрь 2005)
Еще Мейерхольд говорил, что «у одних вид пропасти вызывает мысль о бездне, у других — о мосте». Я отношусь ко вторым.
Автор: Дмитрий Романов
Как не стать легкой добычей оперов, следователей, прокуроров и судей
|